ГЛАВА 6: «СОЮЗ ИЛИ ПРОТИВОСТОЯНИЕ»

Кардинал Альберто Санторини стоял перед нами в традиционной йеменской одежде, но его поза и взгляд выдавали европейца. Автомат на плече казался неуместным аксессуаром для служителя церкви, но в этой стране даже священники носили оружие.

— Кардинал Санторини, — повторил он, медленно снимая джеллабу и оставаясь в светлой рубашке и брюках. — Мы встречались с вашим дядей в 2012 году. У меня есть вопросы, которые не дают покоя тринадцать лет.

Я крепче сжал контейнер с резонатором. Диана придвинулась ко мне. Саид замер у машины, не понимая, что происходит, но чувствуя напряжение.

— Вы следили за нами? — спросил Адриан, не скрывая настороженности.

— Не следил. Искал. — Кардинал подошел ближе, его темные глаза внимательно изучали каждого из нас. — Когда умер Томас Резон, я понял — это последний шанс найти ответы на вопросы, которые он оставил недосказанными.

— Какие вопросы? — Диана сделала шаг вперед. В её голосе звучало любопытство, а не страх.

— О том, что он действительно нашел в синайской пещере. О том, почему он скрывал истинный масштаб находки. — Кардинал указал на контейнер в моих руках. — И о том, что вы только что извлекли из древней башни.

Адриан переглянулся со мной. Отрицать было бессмысленно — кардинал явно знал больше, чем показывал.

— Предлагаю найти место для разговора, — сказал Альберто. — В здании аэропорта есть небольшой офис для международных организаций. Мой статус в Ватикане дает определенные привилегии даже здесь. Думаю, нам есть что обсудить.

Через полчаса мы сидели в скромной комнате с пластиковыми стульями и единственным работающим кондиционером. Стены были выкрашены в казенный зеленый цвет, на столе стояла термос с чаем и несколько потрескавшихся стаканов. Саид остался снаружи — разговор явно не предназначался для посторонних ушей. Кардинал разлил чай, и теперь мы пили его из простой посуды, изучая друг друга в неярком свете единственной лампы.

— Итак, — начал Альберто, отставляя стакан. — Тринадцать лет назад Томас Резон показал мне поврежденные таблички из синайской пещеры. Фрагменты древних текстов, интересные, но не революционные. Через полгода он приехал с окончательным отчетом, и я понял — он что-то скрывает.

— Что именно вас насторожило? — спросила Диана.

— Его поведение. В первый раз Томас был открыт, полон энтузиазма, готов обсуждать каждую деталь. Во второй раз он давал четкие, краткие ответы, словно тщательно отбирал информацию. И главное — он задал мне прямой вопрос о том, как Церковь отнесется к находкам, противоречащим каноническим представлениям.

Я поставил контейнер с резонатором на стол между нами.

— И что вы ответили?

— То же, что ответил бы любой служитель Церкви. Что мы не боимся истины и найдем способ её интерпретировать в рамках христианского учения. — Кардинал горько усмехнулся. — Стандартная формулировка для сложных случаев.

— Но вы в это не верили?

— Верил. Тогда. — Альберто откинулся в кресле. — В сорок два года я был полон энтузиазма молодого кардинала, искренне считавшего, что наука и вера идут рука об руку к истине.

Адриан внимательно изучал кардинала.

— А сейчас?

— Сейчас мне пятьдесят пять. За эти годы я видел, как Церковь реагирует на «неудобные» открытия. Некоторые истины действительно невозможно интерпретировать в пользу существующей системы. — Он поднял глаза. — И тогда система защищается единственным доступным способом — замалчиванием.

Диана наклонилась вперед.

— Вы говорите о цензуре?

— Я говорю о человеческой природе. Большинство людей предпочитает удобную ложь болезненной истине. Это касается не только верующих, но и ученых, политиков, всех нас. — Кардинал посмотрел на контейнер. — Вопрос в том, готовы ли мы стать исключением.

Я медленно открыл контейнер и достал резонатор. Оникс заблестел в тусклом свете лампы, его слоистая структура казалась гипнотической.

— Это один из трех ключей, которые изготовил дядя по чертежам из синайских свитков, — сказал я. — Акустический резонатор, настроенный на частоту 120 герц.

Кардинал наклонился к резонатору, не касаясь его.

— Красивая работа. Но зачем Томасу понадобился… акустический ключ?

— Потому что древние использовали звук для открытия того, что должно быть скрыто до времени, — ответила Диана. — В свитках описана система, которая реагирует на определенную комбинацию частот.

— Система чего?

— В свитках упоминается древний артефакт, связанный с первоначальным замыслом творения, — ответила Диана осторожно. — Но сначала важно понять основу всего этого.

Я достал из рюкзака блокнот дяди Томаса «Два источника».

— Дядя Томас называл это проблемой двух источников. — Я открыл блокнот на первой странице. — В Бытие описаны два совершенно разных акта творения человека.

Кардинал нахмурился.

— Разных в чем? — спросил он, но в его голосе уже слышалась тревога.

— В статусе человека, — ответила Диана. — В первой главе сказано: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.» Человек создан последним, как венец творения, получает власть над всем миром. И главное — создан словом, как и все остальное творение.

— А во второй главе?

— Совершенно другой процесс, — я читал записи дяди Томаса. — «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни.» Не словом, а руками. Из грязи и слюны, как гончар лепит горшок.

Кардинал нахмурился.

— Но это же просто… более подробное описание того же события?

— Тогда объясните это, — Диана перелистнула страницу. — Во второй главе, стих 8: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал.» Рай создан отдельно, а потом туда помещен уже готовый человек.

— И?

— А в первой главе человек получает власть над всей землей, а не над одним садом, — объяснил я. — Два разных масштаба, два разных статуса, два разных способа создания.

Адриан подключился к разговору:

— Томас задавался вопросом: если это просто два описания одного события, зачем так кардинально менять детали? Зачем превращать творение словом в лепку из глины? Зачем сужать владения человека с целого мира до одного сада?

— Вы предполагаете умышленное искажение?

— Мы предполагаем, что кто-то решил «исправить» первоначальную версию, — ответила Диана. — Понизить статус человека с соправителя до садовника. С равного Богу до слуги.

— Но зачем? — В голосе кардинала звучало искреннее недоумание.

Я открыл блокнот на странице с размышлениями дяди Томаса:

— «Представьте, что у вас есть могущественные создания, равные вам по статусу. Они осознают свою силу, знают свои права, могут бросить вам вызов. А теперь представьте, что эти же создания считают себя слугами, благодарными за возможность работать в вашем саду. Какой вариант удобнее для правителя?»

Альберто побледнел. Я заметил, как он непроизвольно сжал руки в кулаки.

— Вы говорите о… о божественной тирании?

— Мы говорим о возможной мотивации для изменения статуса человека, — осторожно ответил Адриан. — И о том, почему эта «садовничья» версия стала доминирующей.

Кардинал медленно разжал пальцы, но я видел, как слегка дрожали его руки.

— В Ватикане… — он замолчал, потом продолжил тише. — Был случай с отцом Пьетро Фиорелли. В конце девяностых изучал коптские рукописи из монастыря святой Екатерины. Нашел тексты, которые ставили под сомнение… некоторые аспекты церковной хронологии ранних соборов.

— По каким причинам работу заблокировали?

— Официально — требовались дополнительные экспертизы подлинности. — Альберто потер виски. — Неофициально — префект Конгрегации вероучения лично вызвал его и объяснил, что «церковь не готова к пересмотру установленных истин».

Диана наклонилась вперед.

— И что стало с отцом Фиорелли?

— Перевели библиотекарем в маленький монастырь в Умбрии. Способный исследователь превратился в хранителя пыльных фолиантов. — В голосе кардинала послышалась горечь. — А его материалы передали в закрытый архив, доступ к которому имеют только высшие чины Конгрегации.

— Но ведь есть еще одна деталь, — добавил я. — То, что объясняет, почему план сработал так хорошо.

— Какая?

— Пелена на глазах. — Я нашел нужную страницу. — «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились.» Томас понимал это не как отсутствие физического стыда.

— А как?

— Как ментальную незрелость, — включилась Диана. — Взрослые, полностью сформированные тела, но сознание детей. Они были «наги» в смысле неосознанности своего истинного статуса и возможностей.

— То есть они не понимали, кем на самом деле являются?

— Именно. — Я перелистнул страницу. — Но вот парадокс: согласно второй главе, они созданы из праха, как обычные твари, но при этом имеют взрослые тела и потенциал божественности, который они не осознают. Живут как дети, довольные простыми радостями сада, не подозревая о том, что по первоначальному замыслу весь мир должен был принадлежать им по праву.

Кардинал встал и подошел к окну.

— И эта… пелена сохранилась до сих пор?

— А вы не замечали? — спросила Диана. — Почему человечество так долго блуждало в невежестве? Почему каждое открытие давалось с таким трудом? Почему людей сжигали на кострах за то, что они смели изучать звезды или анатомию человека?

— Потому что… — кардинал замолчал, не в силах произнести очевидное.

— Потому что кто-то был заинтересован в сохранении этого невежества, — закончил я за него. — И использовал для этого самые эффективные инструменты контроля сознания.

— Вы обвиняете Церковь?

— Мы констатируем факты, — ответил Адриан. — Галилея заставили отречься от гелиоцентризма. Бруно сожгли за утверждение, что звезды — это солнца. Сколько открытий было подавлено, сколько ученых уничтожено за попытку приоткрыть завесу над истиной?

— Но ведь мы все-таки развиваемся, — слабо возразил кардинал. — Наука, технологии…

— Да, мы скребем эту пелену, — согласилась Диана. — Медленно, с огромными усилиями, теряя многих из тех, кто осмеливается идти первым. Но представьте, какими мы могли бы быть, если бы изначально знали свою истинную природу.

— Какими?

— Соправителями реальности, — тихо сказал я. — Существами, способными творить словом, как это было задумано в первом творении. А не рабами, лепящими из грязи подобие своих возможностей.

— Если все это правда… если человек действительно был понижен в статусе… то почему мы до сих пор в неведении?

— А кто вам сказал, что мы в неведении? — ответил я. — Может быть, некоторые из нас помнят. Может быть, именно поэтому существуют легенды о тех, кто бросает вызов богам, о героях, которые крадут огонь с небес для людей.

— Прометей, — прошептала Диана. — Люцифер. Все мифы о восстании против несправедливого порядка.

— Возможно, это не мифы, — добавил Адриан. — Возможно, это коллективная память о том времени, когда некоторые пытались вернуть человечеству его подлинный статус.

Кардинал задумчиво кивнул.

— Прометей крадет огонь… Люцифер несет свет… — он замолчал. — Получается, их наказали не за зло, а за попытку просветить человечество?

— За попытку вернуть людям то, что им принадлежало по праву, — ответила Диана. — Знание о собственной божественной природе.

Альберто долго смотрел в окно, на горы Йемена, где когда-то зародились монотеистические религии.

— Если все это правда… если человек действительно был понижен в статусе… то змей в раю…

— Пытался вернуть людям память о их истинной природе, — закончила Диана. — «И откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.» Не соблазн, а напоминание о том, кем они должны быть по праву рождения.

— А изгнание из рая?

— Наказание за попытку прозрения, — ответил я. — За то, что посмели вспомнить о своем божественном статусе.

Кардинал обернулся. На его лице читалась смесь ужаса и понимания.

— Тогда получается, что вся история человечества — это история подавления нашей истинной природы? А религия — инструмент этого подавления?

— Искаженная религия, — уточнил Адриан. — Та, которая учит покорности вместо осознания божественности. Та, которая превращает соправителей в благодарных рабов.

— И поэтому до сих пор так много разногласий, войн, страданий, — добавила Диана. — Потому что мы живем не в соответствии со своей истинной природой. Пытаемся быть садовниками, когда созданы быть богами.

— Хотите убедиться, что древние технологии работают? — спросил я, доставая из рюкзака портативный генератор частот.

Кардинал кивнул, не отрывая взгляда от резонатора.

Я настроил прибор на 120 герц и включил. Тонкий звук наполнил комнату, и я направил динамик прямо в отверстие оникса.

Эффект был мгновенным. Резонатор ответил глубоким, вибрирующим тоном, который словно исходил из самых недр земли. Звук был почти живым — пульсирующим, гипнотическим, заставляющим все внутри отзываться в унисон.

Альберто вздрогнул и отшатнулся от стола. Его лицо побледнело еще сильнее.

— Что… что это? — прошептал он.

— Голос камня, — ответила Диана. — Частота, на которой материя первого творения откликается на зов.

Я выключил генератор. Звук медленно затих, но эхо словно продолжало витать в воздухе.

Кардинал сидел неподвижно, глядя на резонатор широко раскрытыми глазами.

— Во время звука… — он с трудом подбирал слова. — У меня было ощущение, что я… что я помню что-то. Что-то очень древнее. Словно во мне проснулось забытое знание.

— Возможно, в каждом из нас есть память о первоначальном замысле, — тихо сказал я. — И определенные частоты могут её пробудить.

— Это невозможно, — прошептал Альберто, но его голос дрожал от неуверенности. — Камни не могут… хранить память…

— А что если могут? — спросила Диана. — Что если материя первого творения обладает свойствами, которые мы утратили?

Кардинал медленно вернулся к столу и взял резонатор в руки.

— Если вы правы… то я всю жизнь служил системе, которая держит людей в неведении об их божественной природе.

— Или вы искренне верили в искаженную версию истины, — мягко сказала Диана. — И теперь у вас есть шанс послужить истине подлинной.

— А что если правда окажется еще страшнее того, что мы уже обсудили?

— Тогда мы хотя бы будем знать, с чем имеем дело, — ответил я. — И сможем решить, что с этим делать.

За окном солнце клонилось к горизонту, окрашивая горы в золотистый свет. Кардинал долго смотрел на него, словно видел в закате символ чего-то большего.

Кардинал бережно вернул резонатор в контейнер и долго молчал, глядя на него.

— Что-то в этом звуке… действительно было особенным, — сказал он наконец. — И ваша теория о двух творениях… она объясняет многие противоречия, которые я годами пытался понять.

Он поднял глаза.

— Но вы понимаете, какие это имеет последствия? Если хотя бы часть ваших предположений верна, то все, на чем строилась моя жизнь…

— Может оказаться не ложью, а неполной истиной, — мягко сказала Диана.

— Возможно. — Альберто встал и подошел к окну. — Тринадцать лет я не мог забыть те таблички из Синая. Тринадцать лет чувствовал, что Томас что-то скрывал. И теперь…

— И теперь у вас есть возможность найти ответы, — сказал я.

Кардинал долго смотрел на закат над горами Йемена.

— Если я помогу вам… если пойду с вами в поисках этих резонаторов… я делаю это не потому, что полностью принимаю ваши теории. — Он обернулся. — А потому, что имею право знать правду о том, что действительно произошло в той пещере.

— Это честная позиция, — ответил Адриан.

— У меня есть ресурсы, связи, которые могут помочь с безопасностью в регионе. — Альберто сделал паузу. — И, возможно, если ваши находки окажутся подлинными… Церковь должна об этом знать. Даже если истина будет болезненной.

— Готовы к такой истине?

— Не знаю, — честно ответил кардинал. — Но готов её искать. Тринадцать лет сомнений — достаточная плата за право наконец получить ответы.

Диана записала что-то в своем блокноте.

— Тогда следующая остановка — Дубай. Нужно изучить все материалы и спланировать маршрут к остальным резонаторам.

За окном солнце клонилось к горизонту, окрашивая горы в золотистый свет. Скоро наступит вечер, и мы улетим из Йемена с первым ключом и новым спутником — человеком, который рискнул поставить поиск истины выше догматических убеждений.

Или, возможно, с самым опасным противником, которого можно вообразить — тем, кто знает наши планы изнутри.

Время покажет.