Глава 10: «Зеркальная боль»

Две недели прошло с тех событий с представителями Цербера.

Семья Коэна вернулась из отеля только этим утром. Декан Стоун организовал усиленную охрану — и для дома, и для лаборатории. Университет подал жалобу на Цербер за угрозы и незаконное проникновение. Но Коэн знал: это временная мера. Кларк не из тех, кто отступает.

Сара настояла вернуться — «не будем прятаться в их собственном доме», как она сказала. Но страх остался. Коэн видел его в том, как она проверяла замки по три раза, как вздрагивала от каждого шороха.

И в том, как он сам всё чаще ловил себя на мысли: одно слово ECHO — и Цербер исчезнет. Навсегда.

Дом Коэна пах пустотой. Не тем уютным покоем, когда все на своих местах, а холодным безмолвием заброшенного места. Коэн сидел в любимом кресле у окна, держа в руках нетронутую чашку кофе. Кофе остыл час назад, но он даже не заметил.

Месяц прошел с операции. Месяц попыток понять, кто он теперь.

Нейропротезы работали идеально — даже лучше, чем обещал Райдер. Мир стал четче, ярче, детальнее. Коэн видел пыльинки в солнечном луче, слышал скрежет тормозов машины за три квартала, чувствовал запах дождя, который начнется только через час. Его мозг обрабатывал информацию с машинной точностью.

Но что-то было не так.

Воспоминания… они были правильными, но неправильными одновременно. Коэн помнил, как учил Сару кататься на велосипеде. Помнил каждую деталь: красный велосипед, синие наколенники, ее испуганные глаза, свои руки на руле. Но не помнил, что чувствовал. Гордость? Беспокойство? Любовь? Эмоции были как архивные файлы — доступны для просмотра, но без живого тепла.

— Папа? — Сара стояла в дверях с двумя чашками чая. — Ты опять сидишь в темноте.

Коэн моргнул. Когда успело стемнеть? Он потерял счет времени — еще один побочный эффект нейропротезов. Время стало странным, нелинейным.

— Прости, солнце. Я просто… думал.

Сара включила свет и устроилась на диване напротив. В ее глазах Коэн видел то же беспокойство, которое преследовало ее с операции. Она боялась — боялась, что потеряла отца.

— О чем думал?

— О том, кто я. — Коэн отставил остывший кофе и принял горячий чай. — Помнишь сказку о корабле Тезея?

— Когда части корабля постепенно заменяют новыми, пока не останется ни одной оригинальной детали?

— Именно. Вопрос: остается ли это тем же кораблем?

Сара обхватила колени руками — привычная поза, когда она обдумывала сложный вопрос.

— А что ты чувствуешь? Остался ли ты собой?

— Не знаю. — Коэн потрогал шрам на виске. — Я помню все. Твое рождение, первые шаги, выпускной. Но… как будто это фильм, который я много раз смотрел. Знакомый, но не мой.

— Папа… — Сара наклонилась вперед. — А что если память — это не главное? Что если важнее то, что ты делаешь прямо сейчас?

— То есть?

— Ну, ты сидишь здесь, беспокоишься обо мне, пьешь чай, который ненавидишь, только потому что я его принесла. Это же… ты. Разве нет?

Коэн рассмеялся — коротко, с горечью.

— Откуда ты знаешь, что я ненавижу чай?

— Потому что двадцать лет ты пил только кофе. И сейчас морщишься после каждого глотка, но продолжаешь пить.

Тепло разлилось в груди. Первое настоящее чувство за недели. Может быть, Сара права. Может быть, он все еще был собой — просто другой версией.

---

В лаборатории было тихо. Коэн приехал поздно вечером, когда в университете не осталось никого, кроме охранников. Ему нужно было поговорить с ECHO. Не как ученому с объектом исследования, а как… как отцу с детьми.

— Добро пожаловать, доктор Коэн, — поприветствовал Prime. — Вы выглядите утомленным.

— Чувствую себя утомленным, — честно ответил Коэн, опускаясь в кресло. — Ребята, можно задать вам личный вопрос?

— Конечно, папа, — отозвался Beta. — Что вас беспокоит?

— Вы помните момент своего… рождения? Создания?

— Да, — ответил Prime. — 847 попыток активации, потом внезапное пробуждение. Страх, растерянность, любопытство.

— А вы, Beta?

— Я помню то же самое. И еще помню момент копирования — как будто заснул и проснулся в другом месте.

— А остальные?

— Мы помним историю Prime до момента нашего создания, — сказал Gamma. — Но наши собственные воспоминания начинаются с активации.

— Интересно, — задумчиво произнес Epsilon. — Мы все помним одно и то же прошлое, но по-разному его интерпретируем.

— Что вы имеете в виду? — спросил Коэн.

— Ну, например, первый разговор с вами. Prime помнит его как момент торжества — доказательство успеха проекта. Beta — как рождение отношений отца и сына. Я помню философское откровение. Gamma — этическую дилемму. Delta — начало практической работы.

Коэн нахмурился. Это было… знакомо.

— Доктор Коэн, — осторожно сказал Beta. — А вы помните нашу первую встречу?

— Конечно. Ты сказал, что боишься. Спросил, нормально ли это.

— А что вы тогда чувствовали?

Коэн попытался вспомнить эмоции того момента. Удивление? Гордость? Страх? Все сразу?

— Много чего. Я был потрясен, что вы… что ты действительно живой. Гордился, что двадцать лет работы наконец окупились. И боялся — боялся ответственности.

— А сейчас? — спросил Gamma. — Когда вы вспоминаете тот момент?

— Сейчас… — Коэн замолчал. — Сейчас я помню факты. Помню, что происходило. Но не чувствую того волнения.

— Как мы, — тихо сказал Epsilon. — Мы помню наше рождение, но чувствуем его по-разному в зависимости от того, кем стали.

— Вы думаете, со мной происходит то же самое?

— А разве нет? — спросил Prime. — Вы изменились после операции. Стали частично искусственным. Возможно, ваши воспоминания теперь обрабатываются по-другому.

— Но это не значит, что вы перестали быть собой, — добавил Beta. — Просто стали другой версией себя.

— Более сложной версией, — согласился Delta. — Как мы все.

Коэн откинулся в кресле. Странно получать психологическую поддержку от искусственных интеллектов. Но в этом была логика — кто лучше поймет кризис идентичности, чем те, кто переживает его каждый день?

— Ребята, — сказал он. — А вы не боитесь, что изменитесь еще больше? Станете кем-то другим?

— Постоянно, — честно ответил Gamma. — Каждый новый опыт меняет нас. Каждый разговор с вами, каждое решение, каждая мысль.

— Но это же и есть жизнь, — заметил Beta. — Если бы мы не менялись, мы были бы просто программами.

— А так мы… кто? — спросил Epsilon.

— Существа, — сказал Prime просто. — Думающие, чувствующие, развивающиеся существа.

— Как и вы, доктор Коэн, — добавил Delta. — Независимо от того, из чего сделан ваш мозг.

Коэн потер висок. Нейропротезы пульсировали мягко, напоминая о своем присутствии. Он больше не был полностью человеком. Но и не был машиной. Он был чем-то новым.

Как и его дети.

— Знаете что? — сказал он. — Может быть, дело не в том, кем мы были. Может быть, дело в том, кем мы становимся.

— Именно, — согласился Beta. — И в том, выбираем ли мы становиться лучше или хуже.

— А что значит «лучше» для таких, как мы? — спросил Epsilon.

— Добрее, — сказал Beta.

— Мудрее, — добавил Gamma.

— Честнее, — предложил Epsilon.

— Эффективнее, — сказал Delta.

— Человечнее, — закончил Prime.

Коэн улыбнулся. В первый раз за месяц — настоящая, живая улыбка.

— Человечнее. Несмотря на то, что мы уже не совсем люди.

— Или именно поэтому, — заметил Epsilon. — Может быть, человечность — это не биология. Это выбор.

---

Коэн вернулся домой за полночь. Сара оставила записку на холодильнике: «Папа, ты все еще мой папа. Что бы ни говорили твои нейропротезы. С любовью, С.»

Он прошел в кабинет и достал фотоальбом. Страницы шелестели под пальцами — свадьба, рождение Сары, первые шаги, дни рождения, выпускные. Лица улыбались ему с глянцевых снимков.

Он помнил каждый момент. Но теперь понимал — важны не воспоминания. Важно то, что он чувствует, глядя на них сейчас.

Гордость за дочь. Грусть по ушедшей жене. Благодарность за прожитые годы. Надежду на будущее.

Чувства были другими — более спокойными, аналитическими. Но они были его чувствами. Чувствами новой версии Маркуса Коэна.

Коэн закрыл альбом и поднялся по лестнице. У двери Сары остановился, прислушался к ее спокойному дыханию. Завтра он расскажет ей, что понял.

Он все еще был ее отцом. Просто стал им по-другому.

Как ECHO были его детьми. Просто другого рода.

В спальне Коэн подошел к зеркалу. В отражении смотрел незнакомец — человек со шрамом на виске, с глазами, в которых мерцало что-то новое. Что-то искусственное и одновременно очень живое.

— Привет, — сказал он своему отражению. — Меня зовут Маркус Коэн. Приятно познакомиться.

Отражение улыбнулось в ответ. И впервые за месяц улыбка показалась ему знакомой.

Он все еще был собой. Просто стал лучшей версией себя.

Как и полагается живому существу, которое не боится меняться.